***

Моему крестнику 

Серафиму  Калчеву

 

Над сосной и  над черешней

Пролетает ветер вешний.

Он стирает все границы,

расправляет крылья птицам,

собирает  дождь и слезы,

цвет зари и сок березы —

красную готовит краску.

За  Страстною  будет Пасха.

На Востоке встанет солнце.

луч войдет в твое оконце,

буквы на стене развесит:

«Радуйся, Христос воскресе!».

 

***

Дом с мезонином и русскою печкой, 

выступивший из тридавней поры…

Там проживали две божьих овечки, 

две белых головки, две вдовых сестры.

 

Падает пух с тополей, и акаций                 

запахом пряным наполнен весь двор. 

Был на хозяйстве у них кот Гораций 

и грузный сосед,  матерщинник и вор. 

 

Звали соседа  хозяек  Мироном,   

Он мог  бузить две недели подряд

и  недолюбливал  «эти иконы»

и угол, где мирно лампады горят.

 

А сестры играли Брамса и кленов

слушали шум в разноцветной пыли.

В пост еще немощно клали поклоны,

а к Иверской  одновременно ушли.

 

Все сделано было,  как завещали:

тихо отпели, потом из ворот

вышли втроем с неподдельной печалью

священник, Мирон и растерянный кот.   

 

Впервые  крестившись  знаменьем  крестным,

плакал  Мирон  всю ночь у  перил

и гладил кота.  Но,  что интересно,

со дня похорон не курил и не пил.

 

В прошлом уже  не одна годовщина,

и мои годы пошли на излет.

Но жду иногда: вздохнет пианино

и ласковый голос кота позовет.

 

***

Отошла душа от тела,

отстрадала, отлетела,

три дороги перешла,

тихо за море ушла.

 

Где живешь теперь, родная?

На пороге ясном рая

встречена  среди берез

не скрываешь долгих слез?

 

Или ты темнее праха,

вся сейчас дрожишь от страха

там, где в огненный пролом

черный ангел бьет крылом?

 

В тот последний тихий вечер

перед неизбежной встречей

ты уже в нездешнем сне,

«Помолись!» шепнула мне

.

Над  погостом ветер веет.

Я молиться не умею,

но, зажав в руке свечу,

обессилено  шепчу:

 

Боже наш и всякой силы,

душу грешную помилуй.

 

***

Кресты и несколько могил

за монастырскою оградой.

Осенний полдень сохранил

здесь свет неяркий и прохладу.

 

Отсюда православный храм

из-за листвы почти не виден.

Записки  там  за всех подам,

кто был обижен и  обидел.

 

За всех,  кто  здрав или в бреду,

за всех болезнующих сердцем.

 И на колени упаду

 пред венценосным  страстотерпцем.

 

Допустят к трапезе святой,

и  после — ничего не надо.

О, Свете Тихий, упокой

за монастырскою оградой.

 

Свято – Рождественский

Богородичный монастырь

 

***                       

Благословясь, целуем крест.

Молебен стих, и  под навесом

церковный ладан пахнет лесом

и ладаном − окрестный лес.

 

У храма колокол звенит,

гремит ведро возле колодца,

вода струей на щебень льется,

и солнце катится в зенит.  

 

Сбиваемся в густую тень,

к струе протягиваем кружки.

У Преподобного быть служкой,

благослови, хотя б на день.

 

Благослови покой, и тишь,

и бережную осторожность,

чтоб видеть только образ Божий,

когда  на ближнего глядишь.

 

Благослови вот эту синь,

жару, вплывающую в окна,

и храм, где зеленеют стекла

и не видна Звезда Полынь.

 

И нас, идущих вдоль дорог,

молящихся и утомленных,

под этим небом раскаленным

навстречу  Солнцу  на Восток.

                              День памяти святого

преподобного Тихона Калужского

 

***

Созвездий свет и песен наших грусть —

все  замкнуто одним единым кругом.

Водоворотом, голосом упругим,

кольцом дорог, знакомых наизусть.

 

Преданья  россов  и собранье птиц –

переплелось все в этой связке млечной.

Здесь грозный Лик в часовенке Предтечи

и морок юго-западных границ.

 

И цепи  скал на малом островке,

прижатого к материку с востока,

где из струи воздушного потока

вошел сапсан в глубокое пике.

 

Играют свет и тени на траве,

смеется девочка босая у порога…

Очерчен этот круг рукою Бога −

тогда, и ныне, присно и вовек.

 

И снова  сталь гремит на берегу.

Меня страшат мужские эти битвы.

Вот пряжа и недолгие молитвы —

я тоже здесь, в таинственном кругу.

 

***

Там в  базилике  Юстиниана

у колонн из зеленой яшмы,

в час девятый поют «Осанна»

сотни ангелов с ликом страшным.

 

А у нас позади два Босфора,

Божий промысел и стихия.

По оси золотого створа

купола  и кресты Софии.

 

Капитан развернулся к югу

против ветра и против правил.

Мы ввязались в кромешную вьюгу

 к легкой смерти и вящей славе.

 

Мы стоим у ворот Царьграда

и поем Неневестной Невесте:

«Богородице Дево, радуйся

и на этом отчаянном месте».

 

Вот на этом, где пурпур грузят

и доносится вой картечи.

Здесь давно был завязан узел

всех языков и всех наречий.

 

И здесь рядом был день оплавлен

и опять совершится развязка

на дороге, ведущей Савла

к потаенным крестам Дамаска.