ИОСИФ
«— А кто вы такие? – спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести Вам Обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.»
Б. Пастернак
***
…Но ты позабыл, — да! ведь ты позабыл
Во всём этом буйстве примет и пророчеств —
Младенческий запах под шорохом крыл,
Паренье певучее двух одиночеств.
Тот плотник высокий торжественно-строг,
Умрёт, а не даст юной матери сгинуть,-
Она ли пускала гостей на порог? —
жене не позволит Иосиф простынуть:
Всё только свершилось! Вот-вот молоко
В грудь Девы горячую щедро прибудет…
Набросил на плечи ей тогу легко,
Тревожится – злого б не сделали люди!
Встречает волхвов, напряжённо глядит —
Усталые, но потрясённые лица.
Звезды Рождества свет восходом горит
И в тёплых очах Богородицы длится.
РОЖДЕСТВО
…Ещё из того, что теперь поняла — снег НЕ шёл,
Откуда ж ему появиться бы в тех палестинах, —
Пылила дорога, усталый осёл еле брёл .
… Заметно живот опустился — вот-вот ждала сына.
И тяжко так в гору семья поднялась впятером:
Иосиф, Мария, Дитя нерождённое; Богом
Единым в трёх лицах был сдан им навечный тот дом –
Пещера ли, хлев и Звезды колокол над порогом.
Ударило время, сбылось: «В муках будешь рожать!»,
но что значат муки, когда — вот Он – смысл со-творенья,
когда можно млечную тяжесть его ощущать,
спелёнутого, и дыханье и сердца биенье
прижатого к сердцу?! Мгновений тех первых печать
никто не отменит, — нет силы земной и распятья.
Ну, чтО тамерланов — пред Матерью — чёрная рать? —
навек заключён мир в спасительные объятья!..
ОН долго глядел, не мигая, на тёплый вертеп,
И вздрагивал вол, ощутив нежность длани Господней.
А люди всё шли. Прозревал тот, кто сроду был слеп.
И всё это – здесь. С нами. Век двадцать первый. Сегодня.
***
Как по тонкому льду, по крохкому,
кто-то нёс меня да невидимый,
и срывалось дыхание робкое,
и, закушена, вспухла губа, —
только память, казалось, выжила,
(я – из детства памяти выжимки),
и шептались в той вечной зыбоньке
заговорные жизнь-слова:
« — Небо серое обитаемо,
если сердцем не забываемо.
Ты прости, Ты помилуй, Батюшка,
Ты меня не оставь, любовь!..»
Вот и берег, и верб свечение —
золотое души сечение,
до Прощёного воскресения —
две недели.
Живая.
Вновь.
Рождество
Над Вифлеемом яркая звезда,
волхвы уже на полпути, возможно,
Мать пеленает спящего Христа,
всё вглядываясь в личико тревожно.
О, первенец! Что суждено тебе?
Вот ангел говорил: трон Иудеи…
а ты сейчас сопишь себе во сне,
лишь Богородицей своей владея.
Грудь налилась впервые молоком,
и припадает к ней младенец жадно,
и катится невольно к горлу ком
Марии: здравствуй, агнец ненаглядный!
Ни пиршества, ни царственных одежд,
случайный кров исполнен вдохновенья,
Сын человеческий – надежда из надежд –
уложен в ясли под свирели пенье.
Несут по свету бодро пастухи
весть о приходе светлого Мессии,
Рождественские первые стихи
посвящены Ему, как и стихии.
Еще ни слёз, ни боли, ни толпы,
гора Голгофа – лишь гора Голгофа…
День первый прожит,
сумерки чисты,
и невозможна, значит, катастрофа!
Всё менялось освещенье
Всё менялось освещенье —
Неба крылья, моря цвет…
Здесь, мгновенье от мгновенья,
В душу льётся вечный свет,
До краёв переполняет,-
Уж, наверное, свечусь!
И в песке, что в горсти тает,
Быть песчинкою учусь…
Июньский храм цветущей липы
Июньский храм цветущей липы
Над Кишинёвом воспарил,
Мелькают дней цветные клипы
Под сенью светозарных крыл.
И ночи – слоганов короче,
И ливни – сборники молитв,
И каждый миг мне счастье прочит,
И в лужах – небосвод разлит…
Я ничего не знаю о стихах…
Я ничего не знаю о стихах.
Когда их нет – я буднями распята,
И перед кем-то, видно, виновата,
раз душу так терзает смертный страх…
Но лишь вот-вот затеплится строка,
как небосвод – предчувствием рассвета,
всей кожей вспоминаю – речка Лета
мелеет, затерявшись в облаках!
И снова мне дарован долгий вдох –
так вешний сад вскипает у порога…
А миром правит милосердный Бог.
Стихи?.. – Лекарство из аптечки Бога.
Сюжет
Сергею Сулину
Вот так – на выдохе
вот так –
до той чернеющей вершины,
когда натруженные спины
вдруг распрямятся на крестах,
и, распинаемый полет
простёртых крыл, —
гвоздём в запястье –
вопьётся в клёкот жаркой пасти
толпы дряхлеющих времён.
Толпа – вот что неистребимо!
С твоей кровавой высоты
неужто лица различимы
и одинаково любимы
ученики и палачи?
О, как к рукам всё приберут
твои гонители и судьи,
как запылают – на безлюдье
слепых веков – еретики!
Планету подлых площадей,
взахлёб лакавшую отраву
решения: «Хотим Варавву!» —
конвульсии доныне бьют.
Чем мне утешить этот мир,
утихомирить, как ребенка,
прижав к груди плач злой и тонкий,
на ухо сказку нашептать?
Как снять с тебя со всех распятий
и от привычного венца
горючий след людских предательств, —
как слезы, — сцеловать с лица?..