!!! Христово Воскресение

Олеся Рудягина родилась в Кишиневе в творческой семье. Окончила   Молдавскую государственную консерваторию  им. Г. Музическу по классу фортепиано. На кафедре славянской филологии кишинёвского Славянского Университета защитила диссертацию магистра «Тема Родины в произведениях русских поэтов Молдовы».

 

Автор семи поэтических книг, публицистических статей, ряда телевизионных передач о творческих людях Кишинева, документального фильма. Публиковалась в изданиях Молдовы, России, ближнего и дальнего зарубежья: «Кодры», «Юность», «Москва», «Новая Юность», «День и Ночь»,  «Московский вестник», «Аврора», «Глаголъ», «Новая Немига литературная», «Балтика», «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Эмигрантская лира» и других;  в Антологиях современной русской поэзии  и  коллективных сборниках.

 

Член СП Молдовы и СП России,  исполкома МСПС. Лауреат ряда премий. Удостоена первого Специального приза Международного литературного конкурса «Русская премия»: «За вклад в сбережение и развитие традиций русской культуры за пределами Российской Федерации»(2010).

 

В 2014 году удостоена почётного звания Республики Молдова «Maestru al Literaturii».

 

С 2005 года — председатель Ассоциации русских писателей Республики Молдова.

 

Учредитель и главный редактор журнала «Русское поле» (2010, Кишинев).

 

Инициатор проведения и куратор Международного фестиваля русской литературы в Молдове «Пушкинская горка»(с 2014), Республиканского литературного конкурса для молодых «Взлётная полоса»(с 2011), Республиканского Конкурса святочного рассказа в Молдове(с 2014), Рождественских  Дней православной поэзии.

 

С 1998г. работает звукорежиссёром в Общественной телерадиокомпании «MOLDOVA -1». 2002 – 2017гг. преподавала в Славянском университете на кафедрах журналистики и филологии.

 

* новое в библиотеке — Рудягина Олеся

ИОСИФ

 

«— А кто вы такие? – спросила Мария.

— Мы племя пастушье и неба послы,

Пришли вознести Вам Обоим хвалы.

— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.»

                                                                     Б. Пастернак

 

***

 

…Но ты позабыл, — да! ведь ты позабыл

Во всём этом буйстве примет и пророчеств —

Младенческий запах под шорохом крыл,

Паренье певучее двух одиночеств.

 

Тот плотник высокий торжественно-строг,

Умрёт, а не даст юной матери сгинуть,-

Она ли пускала гостей на порог? —

жене не позволит Иосиф простынуть:

 

Всё только свершилось! Вот-вот молоко

В грудь Девы горячую щедро прибудет…

Набросил на плечи ей тогу легко,

Тревожится – злого б не сделали люди!

 

Встречает волхвов, напряжённо глядит —

Усталые, но потрясённые лица.

 

Звезды Рождества свет восходом горит

И в тёплых очах Богородицы длится.

 

 

РОЖДЕСТВО

 

…Ещё из того, что теперь поняла — снег НЕ шёл,

Откуда ж ему появиться бы в тех палестинах, —

Пылила дорога, усталый осёл еле брёл .

… Заметно живот опустился — вот-вот ждала сына.

 

И тяжко так в гору семья поднялась впятером:

Иосиф, Мария, Дитя нерождённое; Богом

Единым в трёх лицах был сдан им навечный тот дом –

Пещера ли, хлев и Звезды колокол над порогом.

 

Ударило время, сбылось: «В муках будешь рожать!»,

но что значат муки, когда — вот Он – смысл со-творенья,

когда можно млечную тяжесть его ощущать,

спелёнутого, и дыханье и сердца биенье

 

прижатого к сердцу?! Мгновений тех первых печать

никто не отменит, — нет силы земной и распятья.

Ну, чтО тамерланов — пред Матерью — чёрная рать? —

навек заключён мир в спасительные объятья!..

 

ОН долго глядел, не мигая, на тёплый вертеп,

И вздрагивал вол, ощутив нежность длани Господней.

А люди всё шли. Прозревал тот, кто сроду был слеп.

 

И всё это – здесь. С нами. Век двадцать первый. Сегодня.

 

***

Как по тонкому льду, по крохкому,

кто-то нёс меня да невидимый,

и срывалось дыхание робкое,

и, закушена, вспухла губа, —

только память, казалось, выжила,

(я – из детства памяти выжимки),

и шептались в той вечной зыбоньке

заговорные жизнь-слова:

« — Небо серое обитаемо,

если сердцем не забываемо.

Ты прости, Ты помилуй, Батюшка,

Ты меня не оставь, любовь!..»

Вот и берег, и верб свечение —

золотое души сечение,

до Прощёного воскресения —

две недели.

Живая.

Вновь.

 

Рождество

 

Над Вифлеемом яркая звезда,
волхвы уже на полпути, возможно,
Мать пеленает спящего Христа,
всё вглядываясь в личико тревожно.

 

О, первенец! Что суждено тебе?
Вот ангел говорил: трон Иудеи…
а ты сейчас сопишь себе во сне,
лишь Богородицей своей владея.

 

Грудь налилась впервые молоком,
и припадает к ней младенец жадно,
и катится невольно к горлу ком
Марии: здравствуй, агнец ненаглядный!

 

Ни пиршества, ни царственных одежд,
случайный кров исполнен вдохновенья,
Сын человеческий – надежда из надежд –
уложен в ясли под свирели пенье.

 

Несут по свету бодро пастухи
весть о приходе светлого Мессии,
Рождественские первые стихи
посвящены Ему, как и стихии.

 

Еще ни слёз, ни боли, ни толпы,
гора Голгофа – лишь гора Голгофа…
День первый прожит,
сумерки чисты,
и невозможна, значит, катастрофа!

 

Всё менялось освещенье

 

Всё менялось освещенье —
Неба крылья, моря цвет…
Здесь, мгновенье от мгновенья,
В душу льётся вечный свет,
До краёв переполняет,-
Уж, наверное, свечусь!
И в песке, что в горсти тает,
Быть песчинкою учусь…

 

Июньский храм цветущей липы

 

Июньский храм цветущей липы
Над Кишинёвом воспарил,
Мелькают дней цветные клипы
Под сенью светозарных крыл.
И ночи – слоганов короче,
И ливни – сборники молитв,
И каждый миг мне счастье прочит,
И в лужах – небосвод разлит…

 

Я ничего не знаю о стихах…

 

Я ничего не знаю о стихах.
Когда их нет – я буднями распята,
И перед кем-то, видно, виновата,
раз душу так терзает смертный страх…

 

Но лишь вот-вот затеплится строка,
как небосвод – предчувствием рассвета,
всей кожей вспоминаю – речка Лета
мелеет, затерявшись в облаках!

 

И снова мне дарован долгий вдох –
так вешний сад вскипает у порога…
А миром правит милосердный Бог.
Стихи?.. – Лекарство из аптечки Бога.

 

Сюжет

                                            Сергею Сулину

Вот так – на выдохе
вот так –
до той чернеющей вершины,
когда натруженные спины
вдруг распрямятся на крестах,
и, распинаемый полет
простёртых крыл, —
гвоздём в запястье –
вопьётся в клёкот жаркой пасти
толпы дряхлеющих времён.

 

Толпа – вот что неистребимо!
С твоей кровавой высоты
неужто лица различимы
и одинаково любимы
ученики и палачи?

 

О, как к рукам всё приберут
твои гонители и судьи,
как запылают – на безлюдье
слепых веков – еретики!

 

Планету подлых площадей,
взахлёб лакавшую отраву
решения: «Хотим Варавву!» —
конвульсии доныне бьют.

 

Чем мне утешить этот мир,
утихомирить, как ребенка,
прижав к груди плач злой и тонкий,
на ухо сказку нашептать?

 

Как снять с тебя со всех распятий
и от привычного венца
горючий след людских предательств, —
как слезы, — сцеловать с лица?..